Цитаты.

31 августа 1826 г. Сенат получил следующий высочайший указ: «Обер секретарь 7 го департамента Правительствующего Сената статский советник Спасский по достоверным уликам, до сведения моего дошедшим, обнаружен виновным в лихоимстве и сам в том добровольно признался; вследствие того повелеваю: отрешить его, Спасского, от должности и отослать в Московскую уголовную палату для суждения по законам» . Спасский обвинялся в том, что взял с мануфактур советника Кожевникова 2 тыс. руб. асс. по делу К. Ю. Измайлова.

При служебной проверке выяснилось, что дело было решено в пользу Измайлова, и Спасский взял деньги в благодарность за выигранное дело и за ускорение объявления решения. Московская уголовная палата, лишив чинов и дворянства, приговорила его к ссылке в каторжные работы. Московский генерал губернатор посчитал возможным смягчить наказание, заменив каторгу ссылкой в Сибирь на поселение. Это решение было принято Правительствующим сенатом и одобрено министром юстиции. Однако при рассмотрении дела в департаменте гражданских и духовных дел Государственного совета его председатель, Н. С. Мордвинов, указал на ряд «ощутительных отступлений от законов» .

В частности, Н. С. Мордвинов обратил внимание на то обстоятельство, что в законе нет точного определения лихоимства. По буквальному пониманию слова это то, что «излишне взято», следовательно, рассуждал он: «Сам закон допускает имать (брать), но только не излишнее» . Другое суждение заключалось в том, что было бы несправедливым, если равному наказанию подвергались те, «кто получил награду из признательности за дело, правильно решенное, так и тот, кто правду продал на суде» . Указал он и на то, что не только денежные посулы ведут к неправедному суду: «По большею частию оный происходит или из угождения по каким либо связям, или по ожиданиям через то для честолюбия своих каких либо выгод и наград, и сего рода лихоимство гораздо чаше, нежели денежное, случается, но только оно удобнее бывает сокрыто и не подвержено. законному преследованию» . «Лихоимственное преступление», которое помимо лишения всех гражданских прав повергает осужденного в каторжную работу, когда обвиняемые будут изобличены «в решении дела с нарушением правды и законов», сокрытии или искажении документов, «в употреблении обмана и хитрости к потемнению истины в деле», «в умышленной проволочке дела» . Н. С. Мордвинов полагал, что за взятки и подарки, приносимые подсудимыми судьям и судебным чиновникам, «неправедно» их сурово наказывать. Такие подношения не могут быть даже запрещаемы «доколе они не будут получать достаточного жалования для удовлетворения необходимым, как их самих, так и семейств их, нуждам, самою природою и степенью служения их требуемым» .

В результате последовало решение департамента: «По падающему на Спасского сомнению, признав его к службе неблагонадежным, оставить навсегда отрешенным и впредь на службу не определять», было представлено 30 мая 1827 г. Общему собранию Государственного совета. После чего голоса разделились поровну и участь Спасского была облегчена.

******

Cтатс-секретарю Комиссии прошений Кикину поступила жалоба коллежского асессора Бочечкарова на коллежского советника Дьякова, который требовал у просителя 1000 руб. за ускорение хода дела. Комиссия выдала заявителю 500 руб., переписав номера ассигнаций. При выходе со службы Дьяков был арестован, ассигнации с переписанными номерами найдены у него в кармане. Петербургская уголовная палата приговорила его к каторжным работам, с этим решением согласились и санкт петербургский генерал губернатор и Правительствующий сенат. Прошения Дьякова и его жены о смягчении наказания были переданы на рассмотрение Государственного совета .

При обсуждении дела в департаменте гражданских и духовных дел Н. С. Мордвинов указал на то, что передача денег проводилась без свидетелей и Дьяков утверждал, что деньги были даны ему взаймы. Н. С. Мордвинов демонстрировал свое ораторское искусство: «Закон […] повелевает, дабы в уголовных судах обвинения были столь ясны, как свет солнца, и чтобы в оных словам подсудимого даваемо было больше веры, нежели словам доносителя или обвинителя» . По закону для безошибочного разрешения дела надо иметь либо собственное признание обвиняемого, либо ясные, не подлежащие сомнению доказательства. Как же поступить в этом случае? «Сохранить ли предпочтительно силу законов или, дав веру словам доносителя, подвергнуть подсудимого каторжной работе?» – обращался 18 октября 1826 г. Н. С. Мордвинов к членам Общего собрания Государственного совета . В итоге Совет поддержал решение департамента: Дьякова, «исключив из службы, впредь, яко подозрительного, ни к каким делам не определять»

******

Опасный промысел и боязнь попасться с мечеными или переписанными по номерам ассигнациями порождали различные оригинальные решения, о которых рассказывал мемуарист. В Архангельске придумали денежную купюру разрывать надвое, у каждой из сторон оставалась половина. При благоприятном исходе дела проситель приносил вторую половину, а если нет, то «не доставайся же никому!». В другой губернии судебный чиновник брал с каждой стороны пакет с деньгами, в процессе ни во что не вмешивался, а после решения проигравшему «как честный человек, возвращал его пакет с деньгами». «Наконец, – писал М. А. Дмитриев, – решились иначе не брать, как золотом, которого перенумеровать невозможно, и потому оно безопасно» .

******

А. Х. Бенкендорф вновь докладывал императору в 1837 г.: «Судебное же преследование и обнаружение лихоимства представляется, как мы уже неоднократно замечали, совершенно невозможным; оно всегда прикрывается формами закона и всегда остается ненаказанным. Оно видимо, но недосягаемо» .

******

Небольсин, молодой человек, рекомендованный директором департамента как «отличный чиновник», через пять месяцев по высочайшему повелению, сообщенному министру В. Н. Панину графом А. Х. Бенкендорфом, был исключен со службы. <...>

Сохранившееся архивное дело раскрывает причину скорой отставки. 16 октября 1841 г. шеф жандармов направил отношение к графу В. Н. Панину, в котором, вопреки правилу не раскрывать источники сведений, указывал на перлюстрацию почтовой корреспонденции, давшей ценную информацию. Он писал: «Случай доставил в мои руки письмо Секретаря 7 го департамента Правительствующего Сената Павла Небольсина, к отцу его, в коим он изъясняет о лихоимственных и противузаконных своих действиях по службе. По всеподданнейшему докладу Государю Императору его письма Его Величество Высочайше повелеть мне соизволил сообщить о сем Вашему Сиятельству, чтобы секретарь Небольсин немедленно был исключен из службы» .

Перлюстрированное письмо было великолепно по беспечности автора : «Любезный батюшка! Только что вчера я почти освободился от своей работы и в понедельник принимаюсь за новую, которая мне предстоит на два доклада в этом месяце в Департаменте и на два в Общем собрании. И сентябрь месяц пролетел, а я все таки ни при чем: существенного со мною случилось только то, что я получил десяток живых стерлядей, 5 фунтов чаю, серебряную солонку, прибор литого полированного серебра, соболью шубку и больше ничего. Да еще то, что один добрый человек, которому я сделал доброе дело, которое уже и кончилось, надул меня на 500 рублей, по крайней мере на 500, если не больше. Знаете ли что, любезный батюшка, я по делам своим заметил, что кто попросит меня об деле, тот наверное выиграет, а кто попросит одного Об[ер ] Секретаря, тот наверно проиграет. Таким образом я ему с сентября по 2 октября перепортил, старому черту, 7 дел и надеюсь, что это будет ему хорошим уроком. А то ведь просто собака на сене лежит, сам почти не пьет и другим не дает. Теперь, бог даст, будет умнее» .

Далее чиновник сделал приписку для своего брата Николая: «Не знаю, как и быть, а все проклятые чистые дела: делу дают направление какое угодно, а они, скоты, и глаз не кажут и как видно меня обходят и идут прямо к Андрееву, только и я не промах, все эти дела я, признаюсь тебе, так порчу, что ну да на! кроме всего прочего весьма часто встречаются надуванья, а это чертовски меня расстраивает, ждешь, ждешь обещанного, и сделаешь дело, а выйдет шиш, особенно один каналья меня надул так, что просто я бешусь, когда вспоминаю, а впрочем, почем знать, может быть, и сдержит слово. Да странно, уже столько времени глаз не кажет, узнавши, что все хорошо кончено. А! куда кривая не вынесет» .