Определенная проницаемость границ сохранялась и в 1930-х гг. Так, в 1934 г. в Туркмении бай-«лишенец» (он же председатель колхоза, что для Средней Азии было не редкостью) Сары-Алла-Верды был приговорен к расстрелу, затем приговор был отменен, и дело было отправлено на доследование. Бая в порядке «разгрузки» мест заключения выпустили, и он сумел бежать в Афганистан
Особенно неприятным и опасным для властей был факт организации откочевок членами партии и комсомольцами. Так, в Тарбагатайском районе (Казахстан) на границе были задержаны 222 хозяйства, которых возглавлял секретарь сельской партийной ячейки и другие члены партии. Из Урджарского района за границу ушли колхозники во главе с председателем колхоза и ячейкой ВЛКСМ в полном составе. В Лепсинском районе пыталось перейти границу 101 хозяйство, среди которых было только 6 баев, а остальные – «колхозники и комсомольцы». В Курчумском районе ушли в Китай 170 хозяйств и 63 «одиночки», включая 5 коммунистов и 9 комсомольцев.
Советизация Севера столкнулась с большими трудностями. Коренное население стремилось сохранить традиционную родовую власть, а образование советов (даже родовых) происходило во многих местах очень медленно, особенно в тундре и лесотундре. В 1925 г. ненцы низовьев Енисея заявляли, что «родовой совет нужен русским, а им нужен князь». В советы проникали родовые старшины и богачи – особенно это было распространено в Туруханском крае и Якутии. Северяне воспринимали власть родовых советов в форме единоличной власти председателя. Сами председатели говорили: «Я – родовой совет», считая себя кем-то вроде бывшего князя. Понимание функций суда было более ясным, поэтому северяне решили, что туземный суд – это «большой начальник» (выше, чем совет).
Тундровые советы постоянно кочевали вместе с населением. Дела в местных судах разбирались во время кочевания. В качестве наказания налагались простые взыскания, так как даже выговор и общественное порицание воспринимались у северных народов как тяжелая кара.
Взаимодействию и взаимопониманию народов Севера с государством мешал разный ритм жизни. Властям приходилось назначать родовые собрания и съезды чуть ли не за год, иначе не удавалось собрать даже членов одного рода. Сроки созыва собраний определялись чаще всего не объективными, а фенологическими явлениями – вскрытием рек, прилетом птиц, цветением определенных растений.
После революции северяне узнали о появлении в России новой власти, но не понимали сущности происходивших изменений. Даже такая мера, как отмена ясака, была встречена с недоверием. Тофалары считали, что «это маневр новой власти, которая взыщет в будущем весь ясак с недоимками». Поэтому они собрали ясак и дважды пытались передать его в райисполком. Лесные ненцы также испугались отмены ясака, думая, что у них отберут охотничьи угодья.
В некоторых отдаленных местностях сохранялось совершенно независимое от государства кочевание. Как минимум, до конца 1950-х гг. на плато Устюрт проживали небольшие группы казахов (по 2–4 юрты), которые не состояли ни в колхозах, ни в животноводческих бригадах совхозов, ни в каких-либо иных государственных или кооперативных хозяйствах. Ни у кого из них не было современных документов, их дети не ходили в школу. Они лечились у знахарей, а роды принимали бабки-повитухи. При встрече с чужаками они сразу начинали готовиться к откочевке в другие, им одним известные места. Это были потомки беглецов из аулов, принимавших участие в Адаевском восстании 1931 г.
После революции северяне узнали о появлении в России новой власти, но не понимали сущности происходивших изменений. Даже такая мера, как отмена ясака, была встречена с недоверием. Тофалары считали, что «это маневр новой власти, которая взыщет в будущем весь ясак с недоимками». Поэтому они собрали ясак и дважды пытались передать его в райисполком. Лесные ненцы также испугались отмены ясака, думая, что у них отберут охотничьи угодья.
В некоторых отдаленных местностях сохранялось совершенно независимое от государства кочевание. Как минимум, до конца 1950-х гг. на плато Устюрт проживали небольшие группы казахов (по 2–4 юрты), которые не состояли ни в колхозах, ни в животноводческих бригадах совхозов, ни в каких-либо иных государственных или кооперативных хозяйствах. Ни у кого из них не было современных документов, их дети не ходили в школу. Они лечились у знахарей, а роды принимали бабки-повитухи. При встрече с чужаками они сразу начинали готовиться к откочевке в другие, им одним известные места. Это были потомки беглецов из аулов, принимавших участие в Адаевском восстании 1931 г.
Ф. Л. Синицын. "Советское государство и кочевники. История, политика, население. 1917—1991"
Journal information