
"Первый раз, когда Чарли Чаплин пришел ко мне в студию, сопровождавший его секретарь сказал: "У господина Чаплина назначена еще одна деловая встреча, так что в вашем распоряжении только двадцать минут". Когда мы ввели Чаплина в студию и стали устанавливать осветительную аппаратуру, он как-то застыл, замкнулся. Я отпустил своих ассистентов и попытался работать с ним один, но ничего не выходило. В конце концов Чаплин сказал: "Видите ли, я просто не могу находиться в покое. Я должен все время что-то делать. Тогда я чувствую себя в своей тарелке".
Тогда я прекратил съемку, достал свои папки с фотографиями, куда входила серия с подсолнечником. Она заинтересовала Чаплина больше всего. Он сделал такое замечание: "Любопытно - чем ближе ты к природе, тем таинственнее она становится".
Я начал говорить с ним о его фильмах, особенно восхищаясь "Золотой лихорадкой", которую он только что выпустил. Тогда он расслабился и тоже увлекся разговором. Я позвал свою команду - и через несколько минут у меня было полдюжины фотографий Чаплина, непринужденного, естественного - живое воплощение танцующего фавна".


"Когда фотографировали Мэри Пикфорд, она настаивала, чтобы лампы сояли перед ней, на полу и светили прямо в лицо. Я полагаю, ей нравилось, когда у нее в глазах отражались искрящиеся огоньки. Но овещение снизу было моим слабым местом. Все же послушно исполняя ее просьбу, я расставил лампы на полу, но нанес на них темно-красную желатиновую пленку. Поскольку я использовал простые, а не панхроматические пластины, то наличие красного фильтра полностью снимало эффект освещения. Но мисс Пикфорд была очень довольна результатом, и я - тоже. Она мне призналась, что подумала, будто красный свет создает какой-то особый эффект и даже собиралась попросить кинооператора использовать этот трюк в ее следующем фильме."

"Почти каждый год я совершал поездки в Голливуд. И вот однажды мне представился случай снимать несравненную Грету Гарбо. Она тогда участвовала в съемках фильма "Зеленая шляпа". Во время пятиминутного перерыва мне было разрешено сделать ее портрет. В моей импровизированной студии, рядом со съемочной площадкой, стоял кухонный стул, на который я набросил кусок ткани. Когда вошла Гарбо, я попросил ее сесть. Она уселась на стул верхом, опершись на спинку. Я сделал пять или шесть экспозиций, более или менее похожих на ее обычные портреты для кинопроб. Она поворачивала голову направо, налево, потом вверх, вниз, но больше всего мне мешали ее волосы. Кудрявыми, пушистыми прядями они все время падали ей на лоб. Я сказал: "Как жаль, что приходится работать с этой киношной прической!" Услышав это, она обеими руками забрала все волосы и откинула их назад, открыв все лицо: "Ох уж эти волосы!" В это мгновение - как солнце проглядывает из-за туч - появилась женщина, и засияла всей красотой своего ослепительного лица.
После съемок она бросилась ко мне, обняла и сказала: "Вам бы следовало стать режиссером. Вы все так хорошо понимаете". Я догадался, что она имела ввиду. Я позволил ей делать то, что она хотела, не командуя, не указывая, не заставляя принимать позы".


"Один из самых дорогих гостей, который не раз приходил ко мне в сниматься в студию, был Юджин О'Нил. Его визит всегда был занимательным событием, и когда он появлялся, вся атмосфера вокруг становилась наэлектризованной, не только из-за его присутствия, но также из-за глубокого уважения, которое я испытывал к его творчеству. Такое мое отношение к нему на самом деле берет свое начало от восхищения перед его отцом, потому что инсценировка О'Нила-старшего "Монте-Кристо" была одним из первых спектаклей, увиденных мною в детстве. Так что имя О'Нила долгое время непосредственно и живо ассоциировалось у меня с театром. Драматург был совершенно уникальной моделью для позирования - он никогда, ни при каких обстоятельствах, даже вида не подавал, что замечает камеру. В этом был весь О'Нил".

"Когда я первый раз фотографировал Марлен Дитрих, съемка происходила под наблюдением Джозефа фон Штернберга - ее режиссера. Тандем Штернберг - Дитрих напоминал союз Свенгали- Трильби. Она никогда и никому не позировала, если при этом не присутствовал Штернберг, который наблюдал и давал указания, что и как делать. В этот день на съемки ушло два часа, я сделал около сорока экспозиций, но так ничего и не добился...
Получившийся у меня портрет Дитрих был сделан во время сеанса, когда Штернберг отсутствовал. Мы прекрасно провели время, она была само очарование. Когда сеанс закончился, Марлен сказала дрожащим от волнения голосом: "Вы знаете, первый раз меня кто-то снимал без Штернберга".



Journal information