Записки наблюдателя

Рейтинговые агентства впоследствии столкнулись с острыми вопросами об их участии в этом процессе. Дело усугублялось тем, что им платили банки, для которых они производили оценку облигаций, и что три главных рейтинговых агентства в порядке взаимной конкуренции стремились предложить клиентам самый простой и дешевый путь к получению рейтинга ААА. В свое оправдание они говорили, что пользовались проверенными формулами, которые были одобрены умнейшими экономистами страны. Но платили им по результатам. Агентство Fitch, применявшее модель оценки рисков, которая не так часто выдавала желанный рейтинг ААА, в целом оказалось отрезанным от работы с секьюритизацией субстандартной ипотеки. Как выяснилось в ходе последующих расследований, проведенных конгрессом, персонал рейтинговых агентств Moody’s и S&P однозначно осознавал, что выращивает монстра. Как один специалист по рейтингу писал в декабре 2006 г. по электронной почте своему коллеге, «Будем надеяться, что все мы разбогатеем и уйдем на пенсию к тому моменту, когда этот карточный домик развалится»

Разумеется, на каждом этапе строительства глобальных рынков капитала мозговые центры, экономисты и юристы выступали с идеями и аргументами, оправдывающими следующий шаг. Технический прогресс наделил банки новыми широчайшими возможностями по обработке информации. Создаваемые ими сложные финансовые инструменты источали мощную харизму. Клановое сообщество банкиров выстроило социальное силовое поле общих представлений и приобрело высокомерный комплекс превосходства. Они были повелителями вселенной. Они не могли потерпеть поражения. Однако главным движителем экспансии и перемен было конкурентное стремление к прибыли, имевшее место в силовом поле финансового инжиниринга, транснациональных перемещений капитала и конкуренции за дерегулирование между Уолл-стрит, лондонским Сити и Базелем. Не то чтобы ключевые игроки совершенно не осознавали рисков. Но они верили в свою способность справиться с ними и были намерены пойти на все ради максимизации нормы прибыли. И потому все правила и все ограничения на леверидж подвергались переоценке и подрывались непреодолимыми факторами конкуренции и неограниченного перемещения капитала, набиравшими силу еще с 1960-х гг.

Я всегда считал, что переход на панельное домостроение в хрущевские времена при всех его архитектурных недостатках был экономически выгоден (что и позволило резко снизить остроту жилищного кризиса в СССР). Однако в прошедшие выходные я очередной раз посетил Москву и в Музее архитектуры прихватил халявный номер журнала "Охраняется государством", где прочел интервью ректора МАрхИ Дмитрия Швидковского. Там меня очень заинтересовал один абзац, где утверждается, что панельное домостроение экономически выгодным как раз не было:
"Переход, случившийся в 1950-е годы, был насильственным. Да и вообще, судя по всему, панельное строительство было ошибкой. Рассчитывая его выгодность, не учли транспортные расходы. Да, по смете «сталинский» кирпичный дом был значительно дороже панельного. Но перевозки крупногабаритных панелей к моменту расцвета этого способа строительства заняли 60% всех перевозок страны. То есть это оказалось крайне экономически невыгодно и стало губительным для нашей жизненной и исторической среды. И это происходило по приказу. Такого поворота ни русская, ни мировая архитектура не могли ожидать. Да, панельные дома взяты из практики Франции и из Америки. Но там от них быстро отказались, уже в 19б0-е годы их начали взрывать. Они оказались экономически неэффективны".
Интересно, встречались ли кому-то из френдов аналогичные утверждения?

Одно из самых внушительных банковских зданий Петербурга находится на Невском проспекте. Это бывший Сибирский торговый банк (Невский пр., 44). Вот две его фотографии - дореволюционная и моя:


( Collapse )

Остерман признался следователям, что в октябре 1741 г., за месяц до переворота, перевел через своих доверенных агентов, английских купцов Шифнера и Вульфа, крупные суммы в Англию и Голландию и разместил их у «банкера» Пельса: во-первых, чтобы его дети могли «ездить по чужим государствам для наук»; во-вторых, для перевода денег обратно, «когда вексель низок», то есть получения выгоды от разницы курсов валют. Фирма Шифнера и Вульфа была солидным торговым предприятием и давним агентом русского правительства на западноевропейском рынке, а банкирская контора «Пельс и сыновья» - их поручителями и компаньонами по операциям с продажей русских казенных товаров. Коммерсанты сообщили властям необходимую информацию из своих книг, благодаря которой можно представить себе обороты пользовавшихся их услугами вельмож: самого Остермана, фельдмаршала Миниха и кабинет-министра М. Г. Головкина.
Оказалось, что вице-канцлер с 1732 г. Переводил свои деньги за границу – очевидно, и в расчете на проценты, и с целью обезопасить средства от придворных «конъектур». Происхождение некоторых переводов не поддается объяснению (например, пять тысяч рублей от Я. Евреинова или 5400 рублей «от тайного советника фон Крам»), но в основном это были законные доходы от лифляндских прочих вотчин. В среднем за год на счет Остермана поступало около сотни тысяч рублей. Владелец снимал со счета деньги на закупку вещей (вин и другой «провизии», тканей, посуды, драгоценностей, географических карт и прочего); небольшие суммы шли его родственникам (свояку князю И. А. Щербатову) и другим лицам. В итоге в некоторые годы приход равнялся расходу, как в 1741 г.
К Пельсу поступил и последний вклад Остермана в размере 117660 гульденов. Кроме того, сбережения министра находились у английского банкира Джона Бейкера («в английских зюд-зейских аннуитетах» на сумму 11180 фунтов стерлингов); но и они в 1741 г. Были переведены в банк Пельса под 3% годовых. Эти деньги теперь «никому не принадлежат, кроме как моему (Елизаветы Петровны, - И. К.) двору», заявил русский посол в Голландии А. Г. Головкин. Однако банкиры не понимали логики превращения частных денег в казенные минуя законных наследников, и на случай возможных претензий вкладчика учтиво требовали правительственных гарантий, формального согласия наследников и заверенную копию завещания владельца счета.
Ничего этого российские власти представить в голландский суд не смогли. Давно закрылась комиссия «описи пожитков и деревень» арестованных, а сам Остерман окончил свои дни в сибирской ссылке. Императрица приказывала Головкину: вернуть деньги, «не взирая ни на какие тех купцов отговорки и судебные коварства». Но, несмотря на все могущество империи, логика патриархально-самодержавной простоты в отношении имущества подданных не работала в ином правовом поле. Более того, российский двор продолжал пользоваться услугами Пельса: через его контору шли расчеты русских дипломатических миссий, он же переводил в Россию «субсидные деньги» по договору 1747 г. с Англией. На требования банкира предоставить «прокурации» установленных наследников и заверенную копию завещания послу нечего было ответить, а затем тяжбу отодвинули на второй план другие события.
Дело об «остермановых деньгах» завершилось только в 1755 г., когда его младшего сына, секунд-майора Московского полка Ивана Остермана отпустили за отцовским наследством – чтобы затем «взять» вместе с деньгами. Но то – по тайному совету самого посла А. Г. Головкина (брата кабинет-министра регентши, умершего в сибирской ссылке) – договорился с банкиром «не трогать капитала».

…

В октябре 1763 г. бывший канцлер А. П. Бестужев-Рюмин доверительно сообщил австрийскому послу, что Екатерина через своих секретных агентов «велит вывозить из империи весьма значительные и простирающиеся до нескольких миллионов денежные суммы», которые переводились на особые счета в Амстердаме и Гамбурге, о чем собеседник Бестужева уже знал. В ведомостях Кабинета мы обнаружили следы проведения такой финансовой операции, хотя общая сумма платежей остается пока неизвестной. Но они свидетельствуют, что императрица в 1762-1763 гг. чувствовала себя на троне неуверенно.

несмотря на то что и работники «Внешпосылторга», и сотрудники «Березок» каждый день имели дело с закупкой, транспортировкой и продажей дефицитных товаров, сами они не имели формального права отовариваться в «Березках», если не ездили в командировки за границу. Бывший работник «Внешпосылторга», занимавшийся закупкой электронной техники, вспоминает: «У меня никогда не было чеков, и я завидовал тем, кто мог покупать себе что-то в “Березке”. Абсурд: сам я закупал эту технику в безумных количествах, а себе купить ничего не мог. Можно было покупать чеки с рук, но мы боялись — вдруг Комитет заметит Посадить бы, наверное, не могли, но можно было потерять работу. Впрочем, кто-то из наших все равно покупал»( Collapse )

Сегодняшний пост будет посвящен еще одной архитектурной достопримечательности Хельсинки - зданию Ипотечной ассоциации Финляндии.

( Collapse )

На углу набережной Макарова и Биржевой линии выделяется большой доходный дом. Он занимает целый квартал, ограниченный набережной Макарова, Биржевой линией и Биржевым и Волховским переулками (наб. Макарова, 10/ Биржевая линия ВО, 18/ Волховский пер., 2). История его весьма богата.

( Collapse )

При слове «Торгсин» первое, что всплывает в памяти у большинства людей, великолепная сцена из «Мастера и Маргариты». До недавнего времени, порывшись в памяти я мог вспомнить разве что рассказанную дедом фразу из переделки «Лукоморья»: «Златую цепь в торгсин снесли». Поэтому я был уверен, что Торгсин 30-х годов неким аналогом «Березки» 70-х, продававшим за валюту «дифисит». Но недавно я прочел замечательную книгу историка Елены Осокиной «Золото для индустриализации. Торгсин» и с удивлением узнал, что все было гораздо интереснее.
( Collapse )

Вступил в мегафоновское сообщество one_mega_day. Смотрю рассказы про один день самых разных людей - от мукомола до специалиста по сигарам. Выглядит довольно забавно. Узнал, кстати, новое слово помидорная "хьюмидорная" - комната для хранения сигар. Если по примеру Черчилля начну курить сигары, обязательно заведу себе такую комнату. ;-)


P.S. Спонсор поста - уважаемая ah_zuzuka